Улюлюйск,
который мы потеряли

Я был единственным сыном в семье. Отец мой служил по ведомству путей сообщения. Нас с матерью он очень любил и старался баловать, насколько хватало его скудного жалованья. Отец знал, что моей заветной мечтой было иметь собственного раба. Я никогда не говорил об этом с отцом, зная, что у нас нет денег на такую дорогую покупку, и втайне мечтал о каком-нибудь чудесном случае, о волшебнике из дальних стран, который бы привез мне раба. Каждые именины и рождество я надеялся, стараясь скрыть от окружающих охватывавшее меня волнение, что вот сейчас распахнутся двери - и в комнаты войдёт мой, собственный раб. Но дни тянулись за днями, а раб так и появлялся.

В гимназии у всех мальчишек уже были рабы. Смиренные, ходили они за учениками, носили портфели, вытерпливали побои. Когда я приходил в школу, меня осыпали градом насмешек. Меня обзывали нищим, ведь я приходил один, без раба. Я не отвечал. Подняв ворот гимназической шинели и надвинув картуз, я старался побыстрее проскользнуть гимназический двор, затем, прячась за стенами, попадал в классы и также незаметно занять своё место.

На фото: улюлюйский базар

Идя утром на службу, младший чиновник губернаторской канцелярии Тележкин нос к носу столкнулся с деревянным человечком. Поскольку на человечке был генеральский мундир, Тележкин почтительно его поприветствовал и так бы и забыл об этом происшествии. Однако подойдя к канцелярии, он увидел на месте швейцара Василия такого же деревянного человечка. Новый швейцар был, по-видимому, выструган из второсортной ели, в то время как в генерале по замысловатому узору угадывался буковый кап.

Начальство, конечно, вольно принимать облик, который оно захочет, но деревянная природа швейцара Тележкина удивила и напугала. С нехорошим предчувствием распахнул он дверь присутствия и тотчас убедился в его, предчувствия, правоте. За всеми столами вместо его сослуживцев сидели деревянные человечки и усердно скрипели перьями. Человечки не достигали и двух аршин в высоту и потому должны были подкладывать на стулья журналы.

На фото: деревянный человек в генеральском мундире. Картина неизвестного художника

Весной из-под снега в Улюлюйске проступало говно. Взрослые при нас старались называть это грязью или подснежным мусором, но мы-то знали: на самом деле это говно. Говно наслаивалось год за годом, образуя слои, сквозь которые робко пробивалась весенняя травка. Его никто не убирал, и оно медленно распадалось, пытаясь превратиться в землю. Но новые слои говна настилались быстрее, чем старые обращались в землю.

Нам, детям, говно было в веселье. Когда снег проседал и темнел, мы начинали ждать. Каждое утро я высовывался в окно и смотрел, не показалось ли из-под снега говно. А ну прочь от окна! — кричит мать, и я сползаю с подоконника обратно в избу.

На фото: Весна в Улюлюйске. Картина улюлюйского художника

(рассказ И.Л. Лаптева, бывшего дворецкого князя Ёшкинбобера-младшего)

Наш князь затейник был знатный. Больше всего на свете любил бобров. Не только бобровый воротник носил, но и шуба у него была из бобра, и шапка из бобра, и даже экипаж он себе велел изнутри бобром обить. На шее бобровьи зубы носил. Всякому эти зубы показывал и очень гордился. Идёт ли лапотник из дальней деревни, или графиня Р. из соседнего имения — всё едино. Важно подходит и начинает ожерелье показывать.

Да это ещё ладно. Вот едет он куда-нибудь в экипаже, вдруг видит — река. Он тут же кучеру кричит: «Поворачивай к реке, скотина!» Тот и поворачивает, и по ухабам трясётся. А его сиятельство примкнул к окошку и смотрит внимательно: нет ли на речке бобровых хаток? И как увидит плотину, пиши пропало. Вылезает из кареты, лезет чуть не в самое болото, бобровьим трудом любуется. А под конец велит ружьё дать и бобров стреляет. Старая, мол, шуба у него поистрепалась, так на новую бобров настрелять надо. И так чуть не всех бобров в имении перестрелял.

На фото: бобровая хатка, выстроенная на дворцовом пруду по собственному приказу его сиятельства князя Ёшкинбобера-младшего

(из воспоминаний сына камер-юнкера двора Улюлюйского губернатора И.П. Волопасенкова)

Первый раз побывал я на церемонии коронации в возрасте семи лет. В Улюлюйск тогда назначили нового губернатора, и отец повёз меня во дворец, где он должен был присутствовать по должности.

Вот мы подъезжаем к парадному крыльцу дворца. Из окна я вижу стройные ряды карет чиновников и лучших людей края, запрудивших площадь. Между карет снуют лакеи и простолюдины. Гайдук отворяет дверцу кареты и отправляемся во дворец. Отец беспрестанно отвешивает поклоны. Ему отвечают тем же. Дворец, как и площадь, кишит людьми. Челядь смешалась с улюлюйским дворянством, офицерством, купечеством в один пёстрый клубок. Есть здесь и избранная депутация от пахотных холопов. Заломив шапки, смиренно стоят они в стороне и пучат нелепые крестьянские глаза на образованное общество.

На фото: коронация Улюлюйского губернатора

(из воспоминаний хорунжего Улюлюйского лейб-гвардии казачьего конвоя П.А. Ахметьева)

Вот я еду впереди конвоя с обнажённой шашкой. Поскрипывает седло, едва заметно подрагивает крепко прилаженная к спине берданка. Тёплое майское солнце ласкает меня, заставляет приятно жмуриться. Жеребец подо мной слегка поигрывает — несильно, чтоб не заметил вахмистр. Он смотрит на меня с отеческим неодобрением. Старый казак, он любит журить офицерскую молодёжь простодушной крестьянской речью. Мы прощаем ему эту вольность.