Синие появились в городе внезапно. Говорили даже, что они свалились с луны. Синие ознаменовали своё появление грабежами и обысками. Никогда ещё город не видел такой большой шайки грабителей. Синие ходили по домам, стуча опорками, заменявшими им сапоги, и грабили всех подряд. И всё-таки было в них что-то основательное, что-то такое, что раз и навсегда убеждало обывателя: это надолго.

Потом пришли жёлтые. Жёлтые пришли днём, после артобстрела и боя где-то на окраине Улюлюйска. Потом пронеслись куда-то бегом отступающие синие, и из переулка направо появился отряд жёлтых. Жёлтые были гораздо лучше одеты и, в целом, были люди культурные. Но было в них что-то лёгкое, эфемерное. Казалось, подует ветер, и жёлтые исчезнут, как сон в летнюю ночь. Так и случилось. Накануне они устроили страшный дебош, разграбив весь город, а ночью исчезли.

На фото: холуйские клейма

На этот раз синие пришли и правда надолго. Это было видно по их суровым лицам, по их животным оскалам. Они возвращались в свою вотчину, отнятую у них эфемерными погромщиками.

Я бежал вместе с жёлтыми. Вернее, вслед за жёлтыми, потому что жёлтые исчезли ночью, никого не взяв с собой и не предупредив. Я еле выскочил из города. Я бежал по одной улице, а по другой, параллельной, шли наступающие синие. Вернее сказать, конечно, не наступающие - наступать было не на кого. Они просто занимали мой город, пустой от войск и пустеющий от своих жителей.

Когда я дошёл до Кучумки, солнце уже садилось. На берегу толпились пешком, в экипажах, в автомобилях, такие же, как я, бежавшие от синих. Переправляться было не на чем. Эфемерные жёлтые уничтожили переправу. Они не хотели, чтобы за ними поспели синие. Заложив руки за спину, я отошёл в сторону. Что было делать? Я не знал.

Внезапно в наступающей темноте передо мной появилась фигура человека.

Я чиркнул спичкой и поднёс её к лицу подошедшего. Что-то кольнуло меня в сердце. Это был холуй, настоящий холуй. Я давно не видел таких. Весь лоб его был усеян клеймами. В старом Улюлюйске за верную службу холуёв награждали не медалями и нагрудными знаками, а специальными клеймами, выжигавшимися на лбу. Я пригляделся. среди двух десятков клейм разных форм и размеров выделялось одно, украшенное завитушками: «За веру и верность». Человек, стоявший передо мной, был старый, заслуженный холуй.

Когда первый раз пришли синие, холуи стали обматывать лбы тряпками и носить широкополые шляпы. Лоб моего холуя был открыт. Он по-прежнему гордился своими наградами. Я внимательно посмотрел на него. Глаза его глядели заискивающе и тревожно. Так смотрит собака, потерявшая хозяина. Я не знал, куда делся хозяин этого холуя. Холуй остался один и тосковал по своему пропавшему рабству.

«Хорошо», — сказал я ему, — «Найди лодку и переправь меня на тот берег, живо!» Холуй словно ждал этой команды. Глаза его загорелись, он бегом побежал в камыши, позвал меня за собой и усадил в заботливо приготовленную лодку. Он снова чувствовал себя при хозяине. Жизнь обрела смысл. Он проворнейшим образом схватился за вёсла и почти что бесшумно повёз меня через реку. Синие были уже близко и надо было быть осторожным.

На том берегу он так же проворно отыскал мне ночлег в каком-то полусожжённом хуторе. Он ловко постелил мне постель и вызвался охранять мой покой. Ложась спать, я подозвал его к себе. Я велел ему расстегнуть рубаху, а сам нащупал в кармане свой старый холуйский штемпель, которым клеймил отличившихся рабов. Я прислонил его к холуйской груди и сильно вдавил, пока не показались красные капли крови. «Натрёшь сам», — сказал я ему, дав щепотку красящего порошка для закрепления знака. Холуй глядел на меня с преданной благодарностью. Раньше мы ставили клейма только на лоб, но теперь, не желая подводить его под преследования новых властей, я проклеймил его на груди, под рубахой.