(рассказ чиновника почтового ведомства Терентьева)

Возвращаюсь я однажды вечером со службы домой. Иду себе поспешаю, как вдруг слышу, кто-то меня окликает. Я оборачиваюсь и вижу: приятель мой, жандармский поручик С. в пролётку садится. Терентьев, кричит он, идите-ка сюда-с! Я подхожу, приветствую его и слышу диковинное предложение: у них, мол, жандармов, сегодня жандармский праздник и он меня на этот праздник любезно приглашает. А был он, надо сказать, уже изрядно навеселе, иначе б такого предложения никогда не сделал. Подумал я минутку, да и сел в его пролётку. Поехали! — кричу извозчику.

Ехали мы долго. Вот уж и за город выехали, и я у приятеля моего спрашиваю: куда это вы, С., меня везёте-с? Неужели-с праздник ваш за городом? А он усмехается так, не то пьяно, не то лукаво, и отвечает: а где же-с, Терентьев, праздники нам устраивать, как не за городом? Наконец, подъезжаем к опушке небольшого лесочка, приятель мой отпустил извозчика, и мы далее пошли пешком. Теперь уже рядом, — подбадривает меня С. От свежего воздуха он потихоньку трезвеет, и я вижу, что он начинает жалеть, что взял меня с собой, да уж ничего не поделаешь. Вышли мы на поляну и видим: на поляне костёр горит, а вокруг него двенадцать жандармов, низших чинов, сидят, на костре что-то жарят. Запах от костра идёт преаппетитнейший.

Жандармы увидели нас и кричат: только вас, мол, и ждали. А вокруг уже пустые водочные штофы валяются: не особенно-то они нас и ждали. Как бы то ни было, мы подходим, они все вскакивают, приятелю моему честь отдают, он им ласково: здорово, ребята! — и ко мне обращается: сегодня у нас большой праздник: дело важное до суда довели, и суд тот в нашу пользу, в пользу обвинения, значит, решил. Я ему: поздравляю-с, поздравляю-с, — а он меня будто и не слушает, подходит к костру, достаёт из-за пояса, мясницкий нож и отрезает огромный кусище сочного мяса. Держите-с, Терентьев, — раз уж я вас сюда по недомыслию и по пьяному делу взял, должны вы во всех наших обрядах принять участие, иначе-с живым вам отсюда не уйти. — Эк вы шутить изволите-с, — отвечаю я, — да я и так не против за ваше здоровье мясца откушать-с и водочки выпить-с. — Ну вот и славно, говорит мой приятель и недобро так мимо меня смотрит. Наливает мне стопку, подаёт кусок мяса и смотрит. Я мясо-то ем — вкусное мясо, надо сказать, но как-то не по себе мне от моего приятеля взгляда. Чего это вы, говорю, С., на меня так смотрите-с? У меня кусок в горло не лезет. Прошу прощенья, Терентьев, — отвечает С. и чуть отворачивается, но глаз не спускает.

Доели мы мясо, допили водку. Я, понятное дело, повеселел, и начинаю расспрашивать: что это за дело такое было, окончание которого сегодня празднуется, да чего это его непременно за городом праздновать нужно? Больно меня этот вопрос занимал. Тут приятель мой подзывает фельдфебеля и говорит ему: разъясните мол, их благородию, что это за дело было и почему мы именно за городом его окончание справляем. Фельдфебель вытягивается передо мной в струнку, выпучивает глаза и спрашивает: знаешь ли ты, ваше благородие, что такое вещественные доказательства, и как с ними после завершения тяжбы поступают? Про доказательства-то я знаю, а вот что с ними делают, это я понятия не имею, — отвечаю. Фельдфебель выпучивает глаза пуще прежнего и говорит: так мол и так, ваше благородие, а вещественные доказательства по завершении тяжбы, согласно Своду законов и Положению о делах уголовных, полагается уничтожать. А дело-то, которое решено было сегодня, дело-то было — об убийстве! — и так глаза выпучил, что, того и гляди, из орбит выпадут и по земле растекутся.

Я ещё ничего особенно не понимаю, но вдруг глазами по земле скольжу и вижу: лежит на скатерти возле костра окровавленная нога в штатской штанине, а тела и нет. Хотел я было ещё что-то спросить, да язык к гортани прилип, стою, воздух ртом глотаю. Что, понял теперь? — спрашивает у меня мой приятель С. и вдруг хватает сильной рукой меня под левую руку, а фельдфебель — под правую. Ты, говорит, ещё самого главного не увидел! — кричит вдруг С., хватает окровавленную ногу за ботинок и швыряет в костёр. Штанина вспыхивает, жандармы издают хором нечеловеческий рёв и хватаются за руки. Вот и я в их кольце - слева меня держит С., справа фельдфебель. Мы начинаем танцевать вокруг костра, в котором обугливается нога, подпрыгивая на счёт три и издавая вопли на счёт два. Я делаю то же, что и все. Так продолжается несколько минут. Я понимаю, что жандармы благодарят своего жандармского бога за раскрытие преступления и удачный суд и приносят ему жертву — человеческую ногу. Жандармы хотят, чтобы жандармский бог оставался к ним милостив и в дальнейшем помогал в розыске преступников и в тяжбах в судах. Бог отвечает им шипением сгорающей в костре ноги.

Начинается дождь. Костёр медленно гаснет, меня начинает трясти и я теряю сознание.

Три месяца я провалялся в лихорадке. За это время приятеля моего С. повысили в звании и перевели в другой город, так что больше я выспросить у него ничего не мог, да, признаться, и не горел желанием.