Часть первая
Часть вторая
Часть третья
Часть четвёртая

1. О происхождении Стрелкова рассказывают различно. Одни пишут, что он был сыном вольноотпущенника, другие - ветерана Сирийского легиона и содержательницы таберны. Все, впрочем, сходятся, что происхождения он был самого низкого, и не только не принадлежал к сенаторскому сословию, но не мог похвастаться всадническим кольцом на пальце. Говорят, что и имя его от рождения было не Стрелков, а какое-то другое, сегодня забытое. Это первое имя он считал или неблагозвучным или унизительным как свидетельство своего низкого происхождения и запрещал упоминать в своём присутствии. Что касается имени Стрелков, то оно происходит от слова "отважный" [strenuus], как он сам пишет в своём сочинении "О моих подвигах", книга сто пятьдесят девятая.

2. Рождению его предшествовали следующие знамения. Больные бешенством волки прибежали на форум и искусали множество достойных людей, вскоре умерших в страшных мучениях. Среди ясного неба молния ударила в статую божественного Леонида, отчего та раскололась, и из неё выпорхнула ласточка. Вода в Тибре сделалась красной и оставалось таковой три дня, пока мать Стрелкова не разрешилась от бремени. В страхе от столь ужасающих знамений, народ хотел уже разрушить город, как бы преданный проклятию божеством, и переселиться в другое место, но магистраты уговорили его остаться на месте.

3. Детские годы провёл он в ничтожестве, окружённый сыновьями вольноотпущенников и кухарок. Сам он, впрочем, с раннего времени был обуреваем честолюбием, и в то время как сверстники гонялись за зайцами у палестры, всё время посвящал изучению греческой науки, не брезгуя ни философией, ни словесностью. Тогда же, по-видимому, он исполнился презрением к окружающим, не только не стремившимся ни к чему великому, но открыто насмехавшимся над его учёностью.

На фото: реконструктор, изображающий Стрелкова, изображающего солдата древних Августов. Наши дни.

4. Низкое происхождение, однако, не позволило ему добиваться должностей, и он волей-неволей обратил взоры к военному делу. Едва сменив детскую тогу на тогу совершеннолетнего, он отправился сначала в Восточную Дакию, только что отложившуюся от Рима, затем в Иллирик, и, наконец, вступил в легион, воевавший против кикенов. В первой стране он воевал против даков, дерзнувших поднять руку на проживавших там римских граждан, во второй - против иллирийцев, притеснявших молоссов (молоссы ведь считаются в родстве с римлянами). Что касается кикенов, то и их обвиняли в истреблении римлян. Кикены же, оправдываясь, говорили, что лишь мстят за преследования, которым подверглись их предки при божественном Иосифе.

5. Впрочем, все эти войны он провёл простым солдатом, не добившись не только никаких почестей, но даже должности центуриона. Не зная, что делать дальше, и терпя нужду, он перевёлся в преторий, где спустя некоторое время дослужился, наконец, до центуриона и даже трибуна. Долгие годы пренебрежения, однако, наложили на него отпечаток, сделав нрав его, и без того суровый, ещё более скверным. Для разных людей были им придуманы обидные клички. Так, магистра пехоты он называл деревянным императором, магистра искусств - патентованной мразью и даже божественного Владимира - гнусным лемуром. И вообще для обозначения своего отношения к людям он не знал иных слов, кроме лжец, негодяй, вор, трус, изменник и мразь. Так говорил он не только в кругу друзей, но и на форуме и даже свои сочинения наполнил этой отвратительной бранью.

6. По-видимому, он с раннего детства страдал разлитием желчи, хотя и скрывал это. Рассказывают, что однажды друзья привели к нему врача, чтобы осмотреть его и, при надобности, отворить кровь. Он же не только отверг лечение, но выгнал прочь и врача, и друзей, и некоторым из них отказал от дома. Оставшиеся, впрочем, тайно подсыпали ему в кушания чемерицу, надеясь этим замедлить развитие болезни. Рассказывают, что к концу жизни он утратил дар речи и только периодически горько смеялся, указывая пальцем на кого-нибудь из окружающих и как бы укоряя в чём-то постыдном.

7. Изобретательные оскорбления, которыми осыпал он своих товарищей по преторию, наконец, сделались им в тягость. Не зная, что предпринять, они обратились к префекту, моля избавить их от такой напасти, и тот уволил Стрелкова якобы по возрасту и болезням. Он ведь и сам дал этому повод, постоянно рассказывая о болезнях, из-за которых он будто бы не мог передвигаться ни пешком, ни в седле. Когда же ему возникала надобность отправиться куда-либо, он вызывал носилки и к ним ещё двух солдат, освежавших его опахалами. Тем не менее, и тогда он не оставлял жалоб на судьбу и своих обычных колкостей. Высунувшись из носилок, он оглядывался кругом, как лев, выискивающий жертву, и едва замечал какого-нибудь прохожего, набрасывался на него с бранью и угрожал притянуть под суд кого за тунику с длинными рукавами, кого за косой взгляд, а кого ещё за какую-нибудь провинность. Если же поблизости никого не оказывалось или путь его пролегал по безлюдной местности, он бранил носильщиков и солдат с опахалами.

8. Было у него ещё одно увлечение, которым он занимался в свободное от склок время. В то время как был мир, наступивший после новой войны с кикенами, и, благодатный для народа, он был в тягость молодым людям, искавшим доблести. Не зная, чем занять себя, и не желая терять навыков обращения с оружием, они собирались в кружки, где изучали великие деяния предков, собирали оставшиеся с древних времён шлемы и копья и повторяли их подвиги, но не в полную силу, а как бы театре. К такому кружку примкнул и Стрелков. Воображая себя то Киром, то Фемистоклом, он наряжался в старинный доспех и разыгрывал сражения на тупах мечах - не то актёр, не то гладиатор. Сам он, впрочем, так пристрастился к носилкам, что не вылазил из них даже во время воинственных представлений и только отдавал команды, грозя кулаком и угрожая распятием и казнью по обычаям предков.