(рассказ отставного канцелярского служащего Евстихия Борисовича Оцупа)
В старое-то время и взятки давать умели. Так давали, что и хочешь отказаться, долг свой чиновничий беспорочного служения выполнить, а не можешь. Руку уже вперёд протянешь, решительный такой жест сделать, нет, мол, не надо мне вашей взятки, я честный чиновник, не продаюсь! И грозно так на просителя смотришь. А проситель придаст лицу своему умильное выражение, раскраснеется весь и говорит, запинаясь, приятнейшим голосом: как же-с, Евстихий Борисович, ну уж сделайте одолжение, будьте любезны, сделайте милость — и всё в том же духе. И всё в его лице и фигуре настолько благонамеренно, настолько располагает к послушанию и исполнению просьбы, что рука ваша, протянутая было в гневном жесте, вдруг обмякает, схватывает протянутую ассигнацию и возвращается к вам уже не пустою, а с добычей.
На фото: красненькая
Вы раскрываете ладонь и вглядываетесь в ассигнацию. Бог мой, Пётр Петрович! Да здесь же беленькая! — вскрикиваете вы в неподдельном изумлении. Лицо ваше вытягивается, вы весь покрываетесь испариной и, чтобы сбить внезапно обнаружившийся жар, начинаете в рассеянности обмахиваться чем-то, оказывающимся наполненною до краёв чернильницей. Пётр Петрович при этих словах ещё больше краснеет, комкает собственные руки и говорит извиняющимся голосом: Как же-с, Евстихий Борисович, неужто радужную-с? Войдите-с в положение, где мне, с моими доходами, радужную-с. Тут уж ваша очередь смущаться, и вы смущаетесь ещё более, чем прежде. Весь стол, ваше лицо, мундир ваш, лицо и сюртук Петра Петровича забрызганы вылетевшими из чернильницы чернилами, но ни вы, ни он этого не замечаете. Некоторое время пребываете вы во взаимном смущении, и только ловите ртом воздух поочерёдно, как выхваченная внезапно из воды рыба.
Государь мой Пётр Петрович, — наконец, начинаете вы, справившись со смущением, — как можно-с! И красненькой было бы более, чем довольно-с! Пётр Петрович также справился со смущением: Красненькой-с? Да вы меня обижаете, Евстихий Борисович! Как можно-с красненькой. Это же совершенно не уважать труд ваш. А начальники? Разве не должны вы поделиться с начальниками. — При упоминании о начальниках вы вздыхаете. В самое сердце попал Пётр Петрович, ловким ударом обезоружил вас, лишил воли к сопротивлению. Вы соглашаетесь на беленькую. — Ну, тогда уж в придачу и красненькую, — завидев охватившую вас при воспоминании о начальстве нерешительность, добавляет Пётр Петрович и протягивает вам вторую ассигнацию. Сломленный, вы послушно берёте и вторую ассигнацию. Уговорил-таки, хитрый чёрт! Расшаркиваясь, Пётр Петрович набрасывает пальто и покидает присутствие.
Примечание редактора: Ах, почему же ныне оставлен это прекрасный обычай?! Нет, улюлюйцы не прекратили брать взятки. Дают и берут. Всё как прежде. Но нет в этом прежней красоты и изящества, нет благородных порывов души взяткодателя и чиновника, великодушно отступающихся от своей выгоды и только по некоему божественному установлению приходящих к печальной договорённости. Ах, взятка! Ты была — поэма! Но где ты нынче?! По каким дорогам скитаешься ты, проклятая, но не отвергнутая, гонимая отовсюду и ниоткуда не изгоняемая. Эх! Улюлюйск, который мы потеряли...