Трагическая игра и злосчастные приключения Владимира Владимировича, короля Польского, и претендента на трон Дмитрия Анатольевича, принца Родезийского, в девяти сценах с прологом, эпилогом и музыкальной паузой

Автор: Пастух Пегасов, улюлюйский дворянин

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Владимир Владимирович, польский король
Дмитрий Анатольевич, родезийский принц
Тень Суровикина, латиноамериканский призрак
Навальный, ирландский бомбист
Стрелков, фламандский пират
Жена Стрелкова, эфиопская рабыня

Действие происходит во Франции XV века.

СОДЕРЖАНИЕ

Пролог
Сцена I. Монолог Владимира Владимировича
Сцена II. Явление Суровикина Дмитрию Анатольевичу
Сцена III. Монолог пирата Стрелкова
Сцена IV. Жена Стрелкова у Владимира Владимировича
Музыкальная пауза
Сцена V. Монолог Дмитрия Анатольевича
Сцена VI. У стен замка
Сцена VII. Владимир Владимирович призывает соратников
Сцена VIII. Явление Дмитрия Анатольевича Владимиру Владимировичу
Сцена IX. Развязка
Эпилог

ПРОЛОГ

Входит МУЗА ТРАГЕДИИ. На ней классическое одеяние, на голове венок.

МУЗА:

Приветствую вас, дамы, джентльмены,
Сеньоры, сеньориты, сэры, леди,
И вы, месье, и вы, мадам, садитесь
Согласно в кассе купленным билетам
Кому на что хватило - кто в галёрке
Займёт скамейку деревянную, до блеска
Натёртую плебейскими задами,
Кто в партере
Себя и даму поместит на креслах,
А вас, сиятельные лорды и вельможи,
Отдельно поприветствую я в ложах.
Начальству слава!

Просьба благосклонно
Принять безделку нашу, помидоры
И прочие припасы, что жестоко
Порою мечет публика в актёров,
В нас не бросать. Скорее отправляйте
В рот овощи и яйца кур-несушек
И, прожевав, свои вперите взоры
В подмостки наши.

Ныне вы узрите
Игру трагическую в нашем представленье.
Любовь до гроба, плачущие жёны,
Интриги, привиденья, поединки -
Всё промелькнёт пред вашими глазами,
Как бы в волшебном фонаре картинки.
Одна другой наследует здесь сцена,
Заламывает руки эфиопка,
И в напряженье вы останетесь, конечно,
До той развязки, от которой в жилах
Густеет кровь.

Итак, вообразите
Двор королевский. Франция, средина
Пятнадцатого века. Добродетель
Свила гнездо на голове монарха,
Что Польшей правит, именем Владимир.
Увы, его непрочно счастье, и измена
Гнездо свивает на главе вассала,
Родезии сеньора. Здесь умолкну
И предоставлю продолженье действа
Играть актёрам. Попрошу на сцену!

МУЗА уходит.

 

СЦЕНА I

Владимир Владимирович, в рваном кафтане из дорогой ткани, сидит в сводчатом помещении, обставленный пыльными ящиками. На голове Владимира Владимировича корона из устойчивого к коррозии металла, на пальцах перстни, на ногах польские сапожки.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Кто здесь? Иль снова показалось?
Вот эта тень - игра воображенья или
Крадётся посланный Пригожиным убийца?
Иль Роттенберг, припомнив юность, сам
Стремится придушить меня в объятьях?
А может, Кириенко, насмотревшись
На видеокассетах каратистов
И годы долгие лелея о великом
Мечту, решился приступить к осуществленью?
Нет, не отдам!

(Прячется под стол. Из-под стола)

Как будто тихо. Никому нет веры!
О, злая доля быть самодержавным
Властителем и вечно ждать беды
От тех, кого считаешь другом, кто
Тебе клянётся в вечном послушаньи,
Целует перстень, делает поклоны,
Пространно льстит лукавыми устами,
А сам лишь барыши свои считает
И ждёт момента.

(Вылезая из-под стола)

Уж за полночь давно, а я не сплю.
Сон ни в одном глазу, как говорили в детстве,
Когда ещё мальчишкой в подворотне
Я первым бил, всё больше первоклашек,
И отнимал у них копейки на обеды.

Было время,
Когда и я, едва склонится солнце,
Касался головой своей подушки
И засыпал сном чистым и невинным,
И мысль об отнятых у мелюзги копейках
Мне грела сердце.

Отчего же ныне
Лишён покоя? Вечно полон страха,
И здесь, в своём подвале, окружившись
Со всех сторон богатствами моими,
Любуясь, наблюдая
Их пред собой, под этим низким сводом,
С надёжною системой запиранья
Тройных дверей, вдали от Роттенбергов,
Ковальчуков, Пригожиных, Навальных
Я в безопасности себя не ощущаю,
И сон нейдёт.

Какая ночь!
А впрочем, здесь в подвале,
Без окон и с единственною дверью,
В которую едва я пролезаю,
Лишь по часам я отличить могу
Рассвет от полночи, и полдень от заката.
Всё для того, чтоб сундуки, и власть,
И самое моё существованье
От всяческих превратностей хранились.

Подлые людишки!
Кругом враги, враги под маской друга,
Не говоря о тех, кто не скрываясь,
Богатству моему и беспредельной власти
Завидуют и строят интервенций
Неслыханные планы и рисуют
На картах стрелки.

Род людской
Тебя бы я извёл, когда бы мог
Без твоего участья добывать алмазы,
И золото, и нефть, и прочие ресурсы. Ими
Я б окружил себя. Вот верные друзья!
Всегда придут на помощь, и не нужно
Ждать от червонца бунта, от дуката -
Восстанья, революций от реала.

(Сыпет на стол золотые монеты)

Мои хорошие! И сердце умилилось,
На вас посредством глаз моих взирая,
И отступает от души тревога, сон,
Крылатый гений, видя перемену,
Уже готов спуститься. Вот и он!

(Опускает голову на кучку монет, мурчит и посвистывает. Засыпает)

 

СЦЕНА II

Палата в психиатрической лечебнице. ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ в колпаке с бубенцами сидит на кровати и мастерит из бумаги игрушки.

Порыв ветра. Окно в палату распахивается, и на подоконнике появляется ТЕНЬ СУРОВИКИНА. Тень облачена в рыцарскую кирасу и каску, в руках у неё изодранный штандарт, на лице пятна крови.

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

Кто ты? Как смог сюда проникнуть
Сквозь прочные решётки и заборы,
Что окружают дом и эти окна
Надёжно запирают от пришельцев?

ТЕНЬ:

Для мёртвых не преграда ни решётки,
Ни целый сонм заборов с видеонаблюденьем.

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

Как ты сказал? Ты призрак?

ТЕНЬ:

Да.

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

О боги!
И вправду становлюсь я сумасшедшим.
Так значит, заразительно безумье,
И доктора всё лгали мне об этом.

ТЕНЬ:

Никогда
Ты не был здоровее и разумней,
Чем в этот миг, о Дмитрий Анатолич.

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

Меня ты знаешь?

ТЕНЬ:

Знал при жизни.

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

Так назовись! Моё ты тратишь время,
Хотя, признаться, ценности безумца
Не представляет время. А теперь уверен
Вполне, что я по правде тяжко болен.

ТЕНЬ:

Я тот, кого когда-то звали Суровикин.

ДМИТРИЙ АНТОЛЬЕВИЧ:

Что? Суровикин? Ведь совсем недавно
С тобой мы обсуждали перспективы
Обстрела из трёх сотен требушетов
И пушек медных мирных сёл соседей.
Ещё смеялся я, и громко восклицая
"Так им и надо", исходил слюною.
А ты, серьёзней Цезаря, на карте
Мне стрелки рисовал карандашами.

ТЕНЬ:

Теперь я мёртв, как видишь.

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

Что ж причиной
Иль кто, что ты расстался с бренной плотью
И бродишь неприкаянною тенью,
Пугая и расстраивая души
Главою скорбных в сумасшедшем доме?

ТЕНЬ:

Глаза, что на меня ты направляешь,
Ответ взыскуя, ты направь вовнутрь.

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

Ужели?

ТЕНЬ:

Да. За верность государю
Им и погублен. Брошен был в темницу,
А там, едва на ворох из соломы
Склонил главу я, в ухо влил тюремщик
Мне яду, что алхимик государев
Создал для истребления норвежцев.
В страшных муках
Я умер, отнялись сначала ноги,
Затем язык, и молча вопиял я
К земле и небу, прежде чем расстаться
С земною жизнью.

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

О несчастье!
Сочувствую тебе и выражаю
Обеспокоенность глубокую и даже
Созвал бы заседание совбеза,
Когда бы был, как прежде, государем.
Но я дурак, я шут, я сумасшедший
И потрясти могу лишь бубенцами
На шапке этой в знак глубокой скорби.

ТЕНЬ:

Мой государь!

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

Как ты сказал?

ТЕНЬ:

Мой государь! Пришла пора оставить
Притворства ваши, и колпак, и постинг
Про ядерную бомбу в телеграме.

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

Темны твои намёки, привиденье,
Как тёмен сам ты, в воздухе колеблясь.
О тень! Когда комета в небе
Огромная хвостом своим косматым
Нам бедствия сулит, когда на пашни,
Воздвигши рати, Марс бросает семя,
И из тех брошенных кровавых богом зёрен
Растут несчастья, во главе страны
Оказывается трус и проходимец -
Покойней жить в бедламе средь безумцев,
Надеть колпак дурацкий с бубенцами
И мастерить медведей из газеты,
Чем средь здоровых ждать звонка ночного
И засыпать, сминая в беспокойстве
Постель свою.

ТЕНЬ:

Нет, не таким я помню государя,
Когда на танке в Грузии печальной
Он нёсся первым в бой среди шрапнели
И тучи стрел, давя врага в окопах
И Марсу совершая гекатомбу.
В восхищенье
На вас взирали молодые офицеры
И честью приносили тут же клятвы
Подобным вам быть.

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

Что-то не припомню.

ТЕНЬ:

Ремёсла и искусства расцветали,
Летали дроны над кремлём тобольским
И с них фотографические снимки
Вы делали и после за валюту
Германцам продавали, чтоб наполнить
Казну Отчизны.

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

Это вроде было.

ТЕНЬ:

И как спокойно отдали корону!
В величии достойном протянули
Как другу вы тому, кто кровопийцей
На деле оказался и маньяком.

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

Довольно, тень! Во мне ты пробудила
Те чувства благородные, от коих,
Как крот от солнца, я хотел укрыться.
Но я не крот! Хотел им быть, да видно,
Коль соколом рождён, судьба иная
Мне суждена.

Как будто бы два разных человека
Во мне живут, души в едином теле
Как будто две. Одна стремится к славе
И возвращенью отнятого трона,
Другая жмётся к стенам дома скорби
И в образе смешного идиота
Надеется дожить до прекращенья
Тягчайших для отчизны обстоятельств
Сама собой.

Но выбор, видно, сделан.
Душа моя, что прежде в раздвоенье
Томительном и мрачном пребывала,
Срослась, как шрам на месте старой раны,
И рвётся к славе, и взыскует дела.

Привыкли все к моей дурацкой маске,
Так что труда, пожалуй, не составит
В доверие втереться к Роттенбергам
И прочим негодяям, что у трона
Толпятся. Шаг за шагом, постепенно
Приближусь я к подвалу, где проводит
Свои он дни, считая золотые
Монеты
И на них любуясь, как ребёнок,
И в спину меж лопаток властолюбцу
Введу клинок, как доктор вводит скальпель
Меж плотью заражённой и здоровой,
Чтоб первую отрезать и собакам
Как пищу бросить. Принято решенье.
Спасибо, тень!

ТЕНЬ:

Отмщения, отмщенья!

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ и ТЕНЬ уходят в дверь и окно соответственно.

 

СЦЕНА III

СТРЕЛКОВ - пират с одним глазом, одной рукой и одной ногой - сидит в камере, прикованный цепью к стене. На невидящем глазу у него повязка, вместо потерянной руки - крюк, вместо ноги - деревяшка. На плече у Стрелкова сидит попугай, периодически восклицающий "Карамба".

ПОПУГАЙ:

Карамба!

СТРЕЛКОВ:

О попугай! Один из всех друзей,
Когда-то окружавших адмирала
Моей флотилии из шхун неустрашимых,
Которых, в свою очередь, страшились
Презренные купчишки-мореходы,
Едва завидев мой "весёлый Роджер"
Над синим окоёмом океана
Лишавшиеся чувства и позорно
Сдававшие суда, богатство, женщин,
Мне прямо в руки, ах! Один из всех остался
Ты, попугай.

Кто погребён в пучине,
Кто в кости проигрался, кто в разборках
Между своими получил маслину,
Кто осуждён за кражу и мотает
Свой срок на островах средь испарений.

Всех же хуже
Те выродки, скоты, подонки, мрази,
Кто предал адмирала и, прельстившись
На более высокие оклады и больничный,
К мужлану записались в кондотьеры.
Отродье дьяволово! Если бы не цепи
Я всех бы вас, отступников, повесил
На площади у дома коменданта
И каждый день, являясь для доклада,
Плевал бы вам в предательские рожи.

ПОПУГАЙ:

Карамба!

СТРЕЛКОВ:

Мой бедный друг! Как вылиняли перья
Твои на этой скудной пище. А виною
Бед и несчастий, нас с тобой постигших,
Ты не поверишь, законопослушность
И верное служенье государю.

Каков подлец! Такого идиота
Ещё не возносило провиденье
На трон державы нашей горемычной,
Оплаканной горючими слезами
Слёз и вдовиц и политзаключённых.
Последних, впрочем, тоже я б повесил,
Пусть не колеблют трона нашего владыки -
Хоть и мерзавец, но другого небо
Нам не дало за наши прегрешенья.

Презренный раб! Вскарабкаться посмел ты
Из смрадных тупиков и подворотен,
От чёрных лестниц, липких от помоев,
От трёхрублёвых видеосалонов,
Дешёвой водки, стекломоя, шлюх портовых
Куда! На трон, что выше фараонов
И пирамид их возвышаться должен.

Какая ж мразь! Трясусь я весь от гнева,
Тебя бы задушил я этой цепью,
Не будь ты господом помазанным на царство,
Законным правоверным государем,
Великого хранителем наследья,
Гарантом конституции ромейской
И прочая, и прочая, и прочье.

ПОПУГАЙ:

Карамба!

СТРЕЛКОВ:

Тебе во всём я должен подчиняться,
Твои приказы исполнять с почтеньем
И кланяться, как честному владыке,
Три раза растянувшись на немытом
Полу в твоём подвальном помещенье.
Быть по сему! 

И если для спасенья
Твоей короны, трус, подлец, собака,
Урод, свинья, ничтожный узурпатор,
Я должен жизнь свою отдать на плахе,
Шли палача.

(Потрясает оковами)

ПОПУГАЙ:

Карамба!

 

СЦЕНА IV

Тронный подвал в замке. С одной стороны вход для посетителей, с другой - сейфовая дверь в бункер Владимира Владимировича.

Входят ШОЙГУ, ПЕСКОВ, КИРИЕНКО, СЕЧИН и прочие из свиты Владимира Владимировича.

ШОЙГУ:

Владим Владимыч, можно вылезать!
Со тщанием проверили мы стены,
Пол, потолок, углы, дверные ручки
И обыскали до трусов друг друга.
Угрозы нет.

ГОЛОС ВЛАДИМИРА ВЛАДИМИРОВИЧА:

Всех обыскали?

ШОЙГУ:

Кроме Кириенко.

ГОЛОС ВЛАДИМИРА ВЛАДИМИРОВИЧА:

Пусть он уйдёт.

КИРИЕНКО уходит.

Открывается сейфовая дверь. ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ вылезает из неё и садится на тронное кресло. На нём парадный пиджак, лицо густо набелено, чтобы скрыть морщины.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Приветствую вас, сэры.
Подайте папочку мне красную с докладом.
Так, что у нас. Какое-то прошенье
От верноподданных исавров. 

ПЕСКОВ:

Просят
Отдать им молокозавод владеньем ленным
С доходами на триста лет за службу.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Быть по сему, с исаврами сраженье
Мы не потянем. Государство
Не обеднеет молокозаводом.

ПЕСКОВ:

А вот ещё прошение другое.
Жена Стрелкова, вашего корсара,
Челом бьёт о его освобожденье.
Она уж здесь.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Кто допустить посмел? Мне эти шлюхи
Вот здесь сидят,
Вот в этом самом горле
Ещё с тех пор, как грёбаная лодка
На дно отправилась с гвардейским экипажем,
И бабы их валялись у порога
И целовали руки и хватали
Кафтан мой, обнимая за колени.
И вот опять. Но вы её хотя бы
Подальше от меня держите, чтобы
Касаться платья моего она не смела.
Впускай.

Входит ЭФИОПКА, жена Стрелкова, со всех сторон окружённая охранниками с алебардами. Становятся на почтительном отдалении от Владимира Владимировича.

ЭФИОПКА:

Мой государь! Защитник угнетённых,
Герой войны, борец за дело мира,
Мой повелитель! Я лежу пред вами
Во прахе распростершись и целую
Следы от ваших туфель. Умоляю
О справедливости.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

О справедливости?
Да-да, конечно, продолжайте.
Песков, записывай со всевозможным тщаньем,
Что леди скажет.

ЭФИОПКА:

О государь! Вы так великодушны.
(Надеждою моё трепещет сердце.)
Итак, начну. Я не имею в вашей
Державе ни родных, ни близких. Только
И был единственной надеждой и опорой
Мой муж...

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Кто муж ваш?

ЭФИОПКА:

Корсар и приватир на службе вашей.
Стрелков зовётся за своё искусство
Стрелять при абордажном страшном бое,
Не вынимая руки из карманов,
Когда, штурмуя вражеское судно,
Как лев, бросался по мосткам неверным
Он среди первых.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

О таком не слышал.
Он не исавр?

ЭФИОПКА:

Фламандец по рожденью.
Для вашей, государь, бессмертной славы
Он разорил Рейкьявик, он норвежцев
Прибрежные деревни вам к присяге
Принудил и гишпанскую армаду,
Гружёную серебряной монетой,
В Париж привёл по Сене величавой.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

За то хвалю. 

ЭФИОПКА:

Он, не щадя себя, сражался
За дело государя и Отчизны.
Сначала он лишился в рукопашной
Руки, затем норвежский снайпер пулей
Глаз повредил, и если бы не доктор
Свинец пинцетом, что ещё дымился, вынул,
Я б в трауре по мужу к вам явилась.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Какая жалость! Вы передавайте
Ему привет. Спасибо, вы свободны.

ЭФИОПКА:

О государь, когда б лишеньем членов
Отделались мы с ним! Его недавно
По вашему приказу задержали
По обвиненью в тяжком преступленье,
Презрев его заслуги пред Отчизной
И верность вам. Когда мятеж кровавый
На фронте повар поднял, он один...

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Задержан он законно, этот муж ваш?

ЭФИОПКА:

По личному монаршему веленью
Дворцовой стражей.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Стало быть, законно.
Идите в суд, подайте апелляцью,
Её рассмотрят, если допустила
Ошибку стража, то её исправят.

ЭФИОПКА:

Но государь! По вашему приказу
Задержан он. Ужели милосердья
Просить не смеет горькая вдовица
При живом муже?

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Обстановка в мире
Тревожная сложилась. Бездуховность
И грешные пристрастья в слабых душах
Соседей свили гнёздышки разврата.
Они вступили в сделку с сатаною,
В церквях у них показывают порно,
И гей-бордели при дворах монархов
Считаются давно хорошим тоном.

Ты думаешь, несчастная матрона,
Что равнодушен я к твоим стенаньям?
Внутри у государя тоже сердце
И так же бьётся, как у прочих смертных.
Но не свободны мы в своих поступках,
Коль скоро очевидна государства
Угроза интересам.

Если б знала
Размер ты государственного долга
Империи Моголов! Наше
Значительно устойчивей хозяйство.
Усилием казённого приказа
Мы курс валюты снова укрепили,
И в биатлоне рыцарском андоррцев
За третье место в матче одолели.

ЭФИОПКА:

О государь! Мудрейший ты из смертных,
И красноречие твоё не знает равных,
Но я прошу о вызволенье мужа.
Причём тут он?

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Несчастная!
Ты, может быть, не смотришь телевизор?
Как иначе
Я объясню такое равнодушье
К судьбе детей из Африки, сожжённой
Палящим солнцем и людскою злобой,
Детей, страдающих под страшною пятою
Бургундских герцогов? Ужели
Ты знать не хочешь в странном ослепленье,
Что пол меняют детям извращенцы,
Чтобы гнусными забавами своими
Расшевелить пресыщенные души?

ЭФИОПКА:

Но государь мой!

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Мы должны сплотиться
В защите церкви, детства и традиций.
Терпеть не можем больше колебаний,
Опасны те, кто смеет сомневаться
И якобы здоровым рассуждением
И мненьем независимым склоняет
К тому, чтобы младенцам поголовно
Отрезан член был и пришита матка.

ЭФИОПКА:
(в сторону)

О господи, он бредит.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Мне кажется, любезная матрона,
На ваш вопрос я в точности ответил.
Прошу теперь покинуть эту залу
И не тратить
Моё и этих сэров время.

ЭФИОПКА уходит, рыдая.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Песков, открой блокнот и в нём пометку
Ты сделай, чтоб Стрелкова-приватира
Сегодня же казнили на тюремном
Дворе, не демонстрируя народу.

Достали эти бабы со своими
Так нужными зачем-то им мужьями.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ заползает обратно в бункер через сейфовую дверь. СВИТА уходит вслед за рыдающей ЭФИОПКОЙ.

 

ИНТЕРМЕДИЯ

С одной стороны подобие зрительного зала с креслами, с другой - сцена. Входят ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ и ПЕСКОВ, садятся в кресла.

С другой стороны входят ЖЕНА ВЛАДИМИРА ВЛАДИМИРОВИЧА и ЖЕНА ПЕСКОВА в откровенных нарядах и ШОЙГУ. ШОЙГУ играет на варгане разнузданную мелодию, женщины поднимаются на сцену и танцуют поочерёдно тверк, канкан и другие фривольные танцы.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ. А твоя жена ничего.

ПЕСКОВ. Да и ваша ничего, Владимир Владимирович.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ. Ты что, смотришь на мою жену?

ПЕСКОВ. Самую малость.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ. А ну-ка не смотри. Смотри на свою.

ПЕСКОВ. Вы тоже тогда на мою не смотрите, Владимир Владимирович.

(Пауза)

Попробую один глаз рукой закрыть.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ. Я тоже.

(Закрывают по одному глазу рукой)

ПЕСКОВ. Что-то не срабатывает. Другой попробую.

(Перекладывают руку на другой глаз каждый)

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ. Всё-таки твоя жена ничего.

ПЕСКОВ. Владимир Владимирович, вы обещали не смотреть.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ. Грудь, правда, маловата немного.

ПЕСКОВ. Да у вашей тоже не бог весть, знаете ли.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ. Ты что, опять пялишься на мою жену? Распутный хряк! (бьёт Пескова)

ПЕСКОВ. Владимир Владимирович, я вынужден защищаться. (отрывает спинку кресла; дерутся)

Вбегает ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ в колпаке с бубенцами. ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ становится на четвереньки, лает и пытается зубами ухватить голые ноги женщин.

ЖЕНА ВЛАДИМИРА ВЛАДИМИРОВИЧА. Ай!

ЖЕНА ПЕСКОВА. Ой!

ЖЕНА ВЛАДИМИРА ВЛАДИМИРОВИЧА. Владимир Владимирович, он кусается!

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ и ПЕСКОВ прекращают драться и совместными усилиями прогоняют ДМИТРИЯ АНАТОЛЬЕВИЧА.

ПЕСКОВ. Получи пинка, псих!

ЖЕНА ВЛАДИМИРА ВЛАДИМИРОВИЧА и ЖЕНА ПЕСКОВА (поют):

Без тебя меня так мало. 
Вместо сердца пустота. 
Не заполнят его пиво — 
Только теплота твоя. 
Я с тобою губернатор,
Без тебя как младший Буш. 
Так давай построим домик
Для любви и наших душ. 

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ. Дивно хорошо поют.

ПЕСКОВ. Дивно хорошо, Владимир Владимирович.

(Пауза)

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ. А он не бешеный?

ПЕСКОВ. Кто?

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ. Анатолич.

ПЕСКОВ. Не знаю, надо бы провериться.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ. Вот-вот. Сходим проверимся. Жена, к доктору!

Все уходят.

 

СЦЕНА V

Полгода спустя. Глухой лес в окрестностях замка. Входит Дмитрий Анатольевич. На нём больничный халат, в одной руке шпага, в другой - фонарь.

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

Как здесь темно! Дубы сплели ветвями
Подобье свода, и сквозь них не может
Луны сиянье жалкое проникнуть.
Здесь царство зверя, царство сов и прочих
Полночных тварей. Светлячки лишь
Мигают здесь и там, да гниль порою
Неверным светом дразнит наше зренье.

Но что мне звери! Не на зверя царство
Я посягнуть готовлюсь, а того,
Кто в двух шагах отсюда, в старом замке,
В подвале, обложившись сундуками,
Дублоны и реалы между пальцев,
Как малое дитя песок на пляже,
Крутит и вертит, и заснуть не может
От страхов. Вот кому
Несу я гибель, вы же, звери леса,
Уймите страх и мирно возвращайтесь
В свои берлоги - вас не потревожу.

Подвальный трус! Весна уже два раза
Прошла, пришло два раза лето,
Как начал ты прямое столкновенье
С соседями. Но сам за это время
Едва лишь раз покинул королевский замок
И свой подвал,
Чтоб издали, воспользовавшись силой
Трубы подзорной, рассмотреть знамёна
Свои! Не неприятеля! Его ты
Не видел и сквозь стёклышки кривые.

В расправах только был и смел всегда.
Я понял, что меня готовишь в жертву
Ты первым, как того, кто в краткий миг на троне
Разбил врагов, обворожил друзей
И селфи сделал с Джобсом, уж покойным,
И блеском этих доблестных деяний
Позор твой сделал явным.

Пришлось принять обличье мне безумца,
Пускал слюну, в носу перстом не к месту
Я ковырялся, лаял псом и кошкой
Мурлыкал, на ковре твоём свернувшись.
Я сочинял посты для Телеграма
Один странней другого и безумней
И усыпил своей игрой притворной
Рассудок твой, и слабый, и лукавый.

Я долго ждал. Тебя от каждой тени
Бросало в дрожь, и ты б давно
Сошёл в могилу, испугавшись насмерть,
Когда б не доктора. Уж и не знаю,
Как пережил мятеж, сказать - кого -
Уверен, засмеяли б иностранцы.
Ты повару позволил покуситься
На тело государево святое,
Твой раб, простолюдин, надев доспехи,
Стучал в твои ворота кулаками
И на расправу требовал министров.

Ну и что же?
Он сварен в кипятке, он четвертован,
Он потрошён, распят, он колесован?
Как бы не так! В доспехе дворянина,
Кощунственно напяленном мужланом,
Он с бандою своих головорезов,
Как прежде, на свободе и в достатке.

Лицо горит от мысли о позоре,
В который ты втоптал мою отчизну
И царский титул!

Час пришёл.
В безумии притворном научился
Я обходить посты, всё глубже проникая
В твоё гнездо до самого подвала,
Куда не допускаются ни Сечин,
Ни Ротенберг, ни Ковальчук, ни Шойгу.
И вот я здесь. Последний раз скрываюсь
Под маской идиота, чтобы завтра
По праву этой шпаги обагрённой
Вернуть престол законному владельцу.

Уже светает. Ты заснул наверно,
Так перейди скорей из сна земного
В сон вечный и смешайся с чернозёмом.
Червя - к червям. Пора, вперёд ко трону!

(Прячет шпагу в полы халата и быстро уходит)

 

СЦЕНА VI

Наружная стена замка. Подходы к стене истыканы минами, волчьими ямами и пулемётными гнёздами. По тропе, петляющей между ловушек, идут ДВОЕ ПАТРУЛЬНЫХ.

1-й ПАТРУЛЬНЫЙ. А вот скажи, что это такое поблёскивает у тебя за поясом?

2-й ПАТРУЛЬНЫЙ. За каким поясом? Да у меня вовсе нет пояса, это ремень. И ничего, кажется, не блестит.

1-й ПАТРУЛЬНЫЙ. Как же, а это что? Как по мне, то за этим блеском скрывается бутылка вина, которую ты стащил в кладовой Владимира Владимировича, да ещё, поди, непочатая.

2-й ПАТРУЛЬНЫЙ. А ну-ка убери свои лапищи! Как увидишь бутылку вина, или пива, или чего покрепче, хотя бы и самый краешек, так и норовишь присосаться к чужому имуществу. Вот бы ты так высматривал врагов Владимира Владимировича, а то, того и гляди, пересадит тебя за нерасторопность со скамейки в караульной будке на кол на заднем дворе на потеху мальчишкам.

1-й ПАТРУЛЬНЫЙ. Вот, значит, как ты относишься к товарищу по несчастью.

2-й ПАТРУЛЬНЫЙ. Ты хотел сказать по оружию?

1-й ПАТРУЛЬНЫЙ. Ха-ха, ой не могу. Да ты, я вижу, совсем младенец. Тебе ещё рано пить вино, отдай мне бутылку и я принесу тебе пакет молока из ближайшей "Пятёрочки". Где ты видишь оружие?

2-й ПАТРУЛЬНЫЙ. Как, а это что? Смотри, какая винтовка.

1-й ПАТРУЛЬНЫЙ. Винтовка! Толку от твоей винтовки, если порох в патронах, которые тебе выдали в арсенале перед выходом в дозор, сырее моих сапог, а они, признаться, вымокли от росы и пропотели от смеха над тобой, недотёпой.

2-й ПАТРУЛЬНЫЙ. И вправду мокрый. Но что это значит?

1-й ПАТРУЛЬНЫЙ. Владимир Владимирович боится своей охраны не меньше, чем террориста Навального. Каждый день перед выдачей аммуниции начальник караула делит порох на пять частей. Четыре из пяти он обильно смачивает водой, так что только каждый пятый ствол в замке способен произвести выстрел.

2-й ПАТРУЛЬНЫЙ. Ну и затейник наш государь! А что если какой-нибудь негодяй и вправду попытается проникнуть в замок?

1-й ПАТРУЛЬНЫЙ. Посчитай, сколько стражи собрано со всей страны и расквартировано во дворце и окрестностях. Половина страны занята тем, что оберегает Владимира Владимировича от террористов и от самих себя. Чья-нибудь пушка да выстрелит.

Появляется Дмитрий Анатольевич.

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ. Аыгымююю... Ммммюююю...

ПАТРУЛЬНЫЕ (хором). Доброе утро, Дмитрий Анатольевич!

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ. Гыыыы.

1-й ПАТРУЛЬНЫЙ. Бедняга. Каким исполненным достоинства государем он был в своё время! И в какое жалкое создание он обращён неведомой силой рока или природы.

2-й ПАТРУЛЬНЫЙ. Что это он делает? Вытаскивает из-под полы халата верёвку с крюками. Размахивается, бросает, зацепил за зубец на самой вершине стены. И не поверишь, что перед тобой безумный. Откуда в таком коротышке столько ловкости?

1-й ПАТРУЛЬНЫЙ. Говорю же, он был исполненным достоинства государем.

2-й ПАТРУЛЬНЫЙ. Смотри-ка, лезет по верёвке наверх. Не должны ли мы дать предупредительный выстрел?

1-й ПАТРУЛЬНЫЙ. Сырым порохом?

2-й ПАТРУЛЬНЫЙ. Закричать караул?

1-й ПАТРУЛЬНЫЙ. Болван, мы и есть караул.

2-й ПАТРУЛЬНЫЙ. Что же, так и позволить ему залезть в замок?

1-й ПАТРУЛЬНЫЙ. А что остаётся делать? Будь это простолюдин или террорист Навальный, мы бы обязательно приняли меры, как того требует устав караульной службы. Но Дмитрий Анатольевич... Стянем мы его вниз по верёвке, а завтра нас же и колесуют за самоуправство. Не хочется, знаешь ли, лежать на колесе с переломанными конечностями, даже если к колесу тебя привело тщательное выполнение устава. Начальство - народ тонкий, к нему подход нужно иметь.

2-й ПАТРУЛЬНЫЙ. Что это у него под полой халата, неужели шпага? Вот он уже залез на стену и машет нам. Точно, шпага!

1-й ПАТРУЛЬНЫЙ. Дай-ка и я прищурюсь и погляжу повнимательнее. И вправду, шпага. Хм.

2-й ПАТРУЛЬНЫЙ. Хм.

1-й ПАТРУЛЬНЫЙ. Вот это мы с тобой дали маху. А впрочем... Отдадим-ка ему на всякий случай честь. Фортуна - ветреная красотка, никогда не знаешь, кому она улыбнётся завтра - гению или идиоту.

ПАТРУЛЬНЫЕ отдают честь ДМИТРИЮ АНАТОЛЬЕВИЧУ. ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ скрывается за стеной.

 

СЦЕНА VII

Тронный подвал. ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ сидит на троне. Вбегает КИРИЕНКО и падает ниц.

КИРИЕНКО:

Мой государь! Крамола в королевстве,
Затеял смуту внутренний ваш враг,
Пока вы доблестно вели сраженья
С врагами внешними, как вихрь,
Срубая головы бойцам на поле брани
И тысячи знамён германских и бургундских
Снося к подножью трона.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

(в сторону)

Лизоблюд брехливый.

(Кириенке)

Вот это новости, Серёга. Кто же этот
Смутьян опасный, что посмел восстанье
Против дарованного господом монарха
Поднять предерзостно и на меня,
Как ты сказал, идёт?

КИРИЕНКО:

Никто не знает
Доподлинно, однако все в смятенье.
Половина
Двора уж разбежалась, а другая
Закрылась в комнатах, придвинула комоды
И утварь разную к дверям, как баррикады,
И прячутся за ними.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

(в сторону)

Вот мерзавцы!
Недаром всех вас люто ненавижу
И презираю.

(Кириенке)

Так идёт, сказал ты?

КИРИЕНКО:

Скорей всего, идёт. Возможно, даже едет.
Насчёт летит-плывёт, тут я вам не скажу,
Но вроде бы идёт. Наверное, на вас. 
Возможно, это мимо вас, конечно.
Действительно, во здравом-то уме
Кто из живых на вас пойти решится,
А ежели решится, то зачем? 
А ежели зачем, то почему он
О том на Госуслуги не писал? 
"Неравнодушный гражданин" зачем нам? 
Там даже есть графа "Зачем иду на вы" .
Короче, вроде бы, наверное, возможно,
На Вас совсем никто и не идёт.
Но все боятся.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Живо ко мне Бастрыкина! 
Я жду. 

КИРИЕНКО:

Уже-уже. Сейчас. Звоню. Звоню.
Ага... угу... понятно... ясно... да... наверно. 
Бастрыкин заболел. И, по словам врачей,
Заразен, просто жуть. Лежит один ничком
И, говорит, вся челядь заразилась,
Вповалку рядом на полу валяются,
Как псы и полутрупы. Поп уж вызван
И мчится на телеге, чтоб несчастных
Соборовать поспеть.

Но молвит, дескать,
Он в лупу посмотрел на карту мира
И не заметил никаких угроз
Короне вашей, государь, и жизни.
Скорее сам угрозу представляет,
Набитый мириадами бактерий,
Инфекций, вирусов и прочих инфузорий,
От коих вашего величества здоровье
Сберечь желает.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

(в сторону)

Клоун и мерзавец.

(Кириенке)

Ну что ж, пусть выздоравливает рыцарь.
Шойгу зовите, этот, я надеюсь,
Ещё здоров.

КИРИЕНКО:

Сейчас-сейчас, звоню, одну минуту.
Ага... Угу... Понятно... Государь, 
Ваш Шойгу прям сейчас в пылу сраженья! 
Пока я с ним минуту говорил,
Одной рукой сжимал герой наш трубку,
Другой разил врагов. Не менее пяти 
Норвежцев положил своею саблей,
И тысячи сейчас же в бегство,
Бросая ценные трофеи и оружье
Бежать пустились. Но ещё сраженье
Не кончено. Велел вам доложить он,
Что сможет появиться перед вами
С викторией и вражеским штандартом
Недели чере две, никак не раньше.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Твою ж дивизию! Где Золотов родимый,
Телохранитель, лейб-гвардеец, ординарец? 
Он должен быть при мне и днём и ночью.
Эй, Золотов!

ЗОЛОТОВ:

Бегу, бегу, бегу! 
Мой славный государь, сегодня вы опять
Прекраснее, чем свет светодиодной лампы,
Что освещает ваше подземелье. 
И выкрути её (не вас, мой государь, а лампу),
То свет от вашего державнейшего лика 
Получше этой лампы озарит 
Всё помещенье и разгонит тени. 

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Хорош трепаться! Быстро доложи нам,
Что там за смута в нашем государстве.

ЗОЛОТОВ:

Кто вам сказал о смуте? Этот, Кириенко?
Он трус и паникёр, его б повесил
Я на суку, спокойствие надёжи-государя
Чтоб не смущал. Сию минуту лично,
Надену лишь кирасу понадёжней
И рыцарские застегну манжеты,
Я обойду покои и проверю,
Крепки ли патрули и караулы
И чтоб к воротничку пришиты
Подворотнички у новобранцев были.

(Кириенке)

Привет, Серёга. Что ещё за смута,
Серьёзно дело?

КИРИЕНКО:

(Золотову)

Уж куда серьёзней.

ЗОЛОТОВ:

(Владимиру Владимировичу)

Мой государь, я за кирасой, не теряйте.

(поспешно уходит)

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Терзают меня смутные сомненья.
И этот хмырь удрал.

КИРИЕНКО:

(в сторону)

Эк он каблуками
Стучит, как будто гонятся за ним.
И мне удрать бы.

(Владимиру Владимировичу)

Мой государь!
Законная супруга по вотсапу
Мне пишет, что гнилая лихорадка
У ней замечена и у детей. Позвольте
Мне отлучиться ровно на минутку
Родных проведать?

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Загадочно со смутой
Болезни ваши пёсьи совпадают.
Ну что ж, иди. Тут где-то Анатолич
Болтался рядом, этот хоть не бросит
Надеюсь, государя, пусть и проку
От скорбного главою в деле бранном
Немного.

КИРИЕНКО:

Возвращусь через минуту!

(поспешно убегает)

 

СЦЕНА VIII

Тронный подвал. ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ в одиночестве сидит на троне и ковыряет в носу.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Уж за полночь давно. 
Пора ползти в подвал мне
В свой тайный лаз, где посреди коробок
И пыльных ящиков забитых до верхов
Моим любимым златом и шелками
Я буду почивать (кхе-кхе). 
Лишь только там, на дне злодейская рука
Меня настичь не сможет. 
Завистники, взалкавшие мой трон
Все эти Тимченки, и эти Ротенберги,
Гори они в аду! 
Откуда этот стон? 

Уже ль опять игра воображенья? 
Иль это снова мой презренный шут
Опять чудит? 
Эй, Дмитрий Анатолич! 
Молчит... Как странно, он подобно псу
Бежит всегда ко мне на четвереньках,
Едва услышав зов державного владыки. 
Явись же, пёсий сын! 

В зал медленно входит ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ. В его руках шпага, на лице зловещая улыбка.

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

Димон, поди сюда! Димон, подай мне это,
Димон, потешь гостей, станцуй нам краковяк,
Сыграй на лютне нам про разномастных
Подсвинков, англосаксов... Ну, давай! 
Давай, Димон, давай, скули как сучка! 

(изображает вой) 

Ну, здравствуй государь.

(кланяется в глубоком реверансе) 

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Пришёл меня потешить? 
Мне недосуг. Пиши в свой Телеграм.
Сегодня страшный заговор и смуту
Пресечь мы призваны суровую рукой.
Зачем ты здесь? 

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

Как есть, пришёл потешить. 
И позабавить вас, великий государь
А, может статься, властелина ада
Остановить, что создал этот ад 
Здесь, на земле.
Имён ему немало: и Сатана, Иблис и Люцифер
Лукавый демон, тварь иного мира.
Сдаётся мне, что средь имён его 
Владимир будет первым и важнейшим.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Катись отсюда! Стража! 

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

Стража! 

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Стража! 

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

Стража! 

Тишина! Сдаётся мне, перекричать вас смог я
И победил в игре... А стражи так и нет.

(хватает Владимира Владимировича и подводит к окну, приставив клинок к горлу) 

Ко мне, мой государь! Теперь в игру другую мы сыграем -
В гляделки. Где Вы будете смотреть на то,
Во что держава превратилась под Вашею пятой,
И стоит Вам моргнуть иль отвести свой взор,
Тотчас игру клинок мой остановит.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Безумец!

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

Вот и нет! Куда уж мне до Вас 
Мне не достать до Вашего безумства! 
Когда я был монарх, в правлении Моём
Держава расцвела, и колосились нивы,
Все флаги в гости к нам стучались день за днём,
И инвестиций сладкие потоки купали берега
Сильнее бурных вод морей и океанов! 
Чего достигли Вы? Раскройте же глаза! 

Смотри, безумец! Тлен и разрушенье
Вот тот венец, что на твоём челе! 
Смотри же: нас покинули и Volvo
И Cola! Даже Pepsi Cola, боже! 
И Zara - раньше челядь в ней ходила,
Но что тебе оно? Откуда тебе знать,
Кто шьёт порты для тёмного народа? 
Когда его ты видел, кроме тех
Наложниц юных и юнцов безусых,
Кем ублажаешь ты стареющую плоть?! 

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Погодь! Вот про юнцов была неправда,
Я не такой.

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

Ты не такой? Каким ты будешь, скажут 
Нам летописцы. Спросят у того,
Кто ближним был к тебе,
А я молчать не стану. 
И ежели не хочешь ты прослыть в Истории 
Постыдным скотоложцем, любителем BDSM-ных оргий
В наморднике и в образе раба,
То дуло завали. Я буду суд вершить! 

И да, если не понял, я за Свободу здесь! 
Её хотят давно народы все, подвластные короне.
Свободы алчу я, со мною группа лиц... 
Зачем? Свобода лучше несвободы,
А высшая свобода - это трон! 

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Нет! Это ложь! Ты просто брызжешь ядом,
Подобно ядовитому плющу
Ты обвиваешь подлостью своею 
И отравляешь Истину и Суть! 
Любим народом я! Народом был я принят,
И Господом помазан был на трон! 
И на земле судим народом буду,
А Господом судим на Небесах! 
Подайте мне Народ! И если он не станет
Моей защитою, то брошусь я на меч.
Подайте мне Народ! 

Оба отправляются к балкону, выходящему на дворцовую площадь.

 

СЦЕНА IX

Внутренний двор замка. Крадучись, входит ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ. Парадный малиновый кафтан изодран, белила на лице, скрывающие морщины, размазаны, корона надета набекрень.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Проклятый шут! Едва своею шпагой
Меня не заколол он. Быстрой рысью,
Как конь, в безумии понёсший и испуге,
Я от него бежал, а он всё тыкал
Мне в спину шпагой. Изорвал парадный
Пиджак малиновый, который
На выставке в Париже самолично
Я выбирал, торгуясь, как приказчик,
И угрожая кипятком и дыбой,
Пока, объятый страхом, модельер мне
Не сделал скидку.

Так и я теперь,
Как тот портной, как мышь, кота завидев,
Дрожит от страха, поднимает шёрстку
И в щель забиться хочет между досок
Напольных.

Если жив ещё я,
Тому виной кираса, что лет двадцать
Ношу под пиджаком, снимая разве
Входя к Алине, да и то, порою,
Когда в глазах недоброе я вижу
И умысел преступный проникаю
Стать королевой правящей, кирасу
Я не снимаю, а жену верёвкой
Связать какой-нибудь велю служанке.

Паяц коварный!
Как ловко под дурацким колпаком
Вынашивал он план сорвать корону
С того чела, что во вселенной целой
Одно её носить достойно.

Что-то
Его не видно. В мрачных коридорах
Он заплутал, а может быть, наткнулся
На винный погреб и теперь своею
Он тычет шпагой бочки, подставляя
Разинутую пасть под струи порто,
Малаги, хереса и прочего рейнвейна.
Так тигрёнок
Свои не соразмерив силы, на махину
Бросается слона, и, спрятав когти,
Позорно отступает. Не под силу
Тому, кто смертен, отобрать корону
У легитимного помазанника божья!

(Поднимает над головой корону)

Хвала бессмертным! Только вы мне ровня,
Одни вы можете моим распорядиться троном!

Порыв ветра. Входит ТЕНЬ СУРОВИКИНА.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Ты кто такой? А ну-ка руки
Сложи за головою и лицом
К стене придвинься от меня подальше.
Я государь великий, и к тому же
На мне кираса из дамасской стали,
Так что скорее повинуйся.

ТЕНЬ СУРОВИКИНА:

Неужели
Меня узнать не хочешь? 

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Коннетабль
Воздушных войск! Зачем из мира мёртвых
Ты в мир живых явился и тревожишь
Меня, когда и без того от дрожи
Как море, сотрясаемое бурей,
Трясётся тело?

Входит ТЕНЬ ПИРАТА СТРЕЛКОВА.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Ты кто ещё?

ТЕНЬ СТРЕЛКОВА:

Пират фламандский.
Был верности и долга образец,
Лоялен вам сверх всякого предела
И даже из тюрьмы в подмётных письмах
Я защищал вас в ваших преступленьях.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

А я казнил тебя. Ну что ж, бывает,
Прощать должны монархам вспышки гнева,
Когда пред разумом спешит порою чувство.

Входит ТЕНЬ БОМБИСТА НАВАЛЬНОГО.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

Тебя узнал я сам, хотя при жизни
Боялся имя произнесть в прямом эфире.
Бунтарь ирландский! Сам себя вини,
Что голодом пришлось тебя замучать,
Когда имел возможность ты остаться
В довольстве и достатке заграницей.
Я тут при чём?

Входят ТЕНИ СОЛДАТ и ГРАЖДАНСКИХ.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ:

(Теням по очереди)

Зачем ты здесь? И ты, и ты, и все вы?
Пришли напомнить мне о преступленьях?
Как будто бы Бургундии сеньоры
Безгрешны, да и авиньонский папа,
Как говорят, гарем имеет целый
Из девок-экономок. К ним идите
И их стращайте. Эти преступленья
Не преступленья вовсе, когда речь о троне
И о помазаннике божьем. Я имею
Дарованное господом мне право
Казнить и миловать.

(обращаясь к ТЕНИ СОЛДАТА, держащей в руках отрубленную голову)

Скажи спасибо,
Что сдох ты быстро, когда меч норвежца
Тебе срубил башку пустую. Попадись ты
При жизни мне, молил бы ты о смерти!

(к ТЕНИ ЖЕНЩИНЫ)

Тебе чего? Подохла от картечи?
Так то норвежцы обстреляли форт, в котором
Ты пряталась. Я снова ни при чём!

(к ТЕНИ РЕБЁНКА)

Что смотришь на меня? Крестьянское отродье,
Жалеешь, что пожил недолго? К чёрту!
Плебея жизни нету беспростветней,
Так радуйся, что сдох в младые годы.
Пошёл отсюда!

(всем)

Пошли отсюда, прочь,
Бессмертные!

(воздевает руки к небу и закатывает глаза)

Бессмертные! О бог мой!
Спасти дамасской стали
Кираса может от оружья смертных,
Но не от вас.

Навязчивые тени,
От вас я скроюсь. Тяжела кираса,
Скорее прочь её. Как душно
В ночной тиши. Я в каменном мешке,
Повсюду стены, а меж ними тени.
Прорвусь меж вас я. Заперты ворота.
Здесь посижу. Ничто не угрожает.
Бессмертные не могут причинить
Увечья телу бренному. Мелькайте
Сколько хотите. Я не замечаю,
Не вижу вас. С закрытыми глазами
Я посижу. Что! И в глазах закрытых
Я вижу вас. Проклятье, что наделал.
Спасая трон, я множил преступленья,
Но страх лишь рос, как возрастает семя
В земле до времени.
Когда же дождь прольётся,
Оно, раскрывшись, прёт из-под земли
Могучим стеблем. Есть иль нет вас,
О тени! Или страх своей рукою
Холодной, будто камень надмогильный,
Вцепился в глотку мне, и я дышать не смею.

Безумие! Сошёл с ума от страха
И сделался я тем, кем притворялся
Проклятый шут? Иль вправду преступленья
Ко мне явились из-под крышки гроба?
Прощай, корона! Долго мы с тобою
Союз не нарушали, и венчала
Моё чело. Теперь пора прощаться.
А! Словно обручами
Мне лоб сдавило.
Жжётся, жжётся, жжётся!

(сбрасывает корону)

Корону сбросил я, но вам короны мало,
Меня хотите вы, умертвия, никтошки,
Вы колебанья воздуха, вас нет,
Я вас не вижу,
Не слышу, кожею своей не ощущаю.
А! Нет, вы здесь, и всё плотнее круг,
Идут за мной мои же преступленья
И тянут руки к сердцу и рассудок
Вы пожираете, как Крон пожрал детей
Божественных.
Бессмертные! Склоняюсь перед вами.
Я к вам иду, примите же в ряды
Свои и там судите без пощады.

(бросается в замковый колодец)

ТЕНИ уходят. Входит ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ с обнажённой шпагой, КОВАЛЬЧУК, КИРИЕНКО, ШОЙГУ и прочие из СВИТЫ.

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

Где узурпатор? Раздавались вопли
Откуда-то отсюда.

КОВАЛЬЧУК:

Вот его кираса.
Трясусь от гнева я, когда гляжу на вещи,
Ему принадлежавшие, собаке.

КИРИЕНКО:

А вот пиджак малиновый. Изорван
Он весь оружьем вашим благородным,
Мой государь.

ШОЙГУ:

Здесь кто-то кверху задом
В колодце плавает. Как будто он.

ДМИТРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ:

(поднимая корону)

Давно пора вернуться
Тебе, венец, к законному владельцу.
Слишком долго
Тебя своею лысиною жирной
Кощунственно сквернил
Ничтожный узурпатор.

(надевает корону на голову)

СВИТА:

(хором)

Да здравствует король!

 

ЭПИЛОГ

Входит ЦЕНЗОР. На Цензоре сюртук старинного покроя, на носу - пенсне, на боку - маузер.

ЦЕНЗОР:

В распоряженье комитета по печати
И театральным постановкам поступило
Письмо о постановке на театре
Пиесы возмутительного свойства.
С симпатией показан в ней мятежник,
Грозящий гибелью законному монарху,
Сановники при троне - дураками
И трусами, готовыми к измене
При всяком случае. Устройство государства
В ней критикуется совсем не конструктивно,
А сам монарх представлен негодяем
И душегубом. Рассмотрев всё это,
Обязан я озвучить комитета
Постановленье: запретить пиесу
К дальнейшему показу и просмотру.

А были б полномочия пошире,
Отправился б товарищ сочинитель
Со всей актёрской труппой ненадёжной
Породу рудную долбить кайлом тяжёлым
На рудниках близ Нерчинска. Медведям
Играли б там свои сомнительные пьески,
Звеня, как привиденья, кандалами.

Удар грома. Входит МУЗА ТРАГЕДИИ. На ней классическое одеяние, на плечах погоны.

МУЗА:

Мой добрый господин! Позвольте музе,
Богине, заступиться за артистов,
Что служат мне, быть может, неуклюже,
Но с чистым сердцем и душой открытой.
Заверю вас вполне, что на Олимпе
Означенное вами беспокойство
И озабоченность на тему возмущенья,
Броженья, мятежей и революций
Мы разделяем. Нам во время оно
Хватило революции кронидов,
И вспоминать не хочется, поверьте.

ЦЕНЗОР:

Куда деваться! Здесь и там начальство.
Я слушаю, богиня. Ваше слово -
Закон для смертных.

МУЗА:

Опустим слог, едва ли он изящен,
Размер хромает, можно и к сюжету
Придраться с точки зрения искусства.
Но как могли сие вы сочиненье
Даже сравнить с листовками эсеров
И прочей агитацией крамольной,
Что призывает бомбами бросаться,
Как корками в столовых младших классов?
Я не пойму. Едва ли во всём мире
Найдётся более горящая любовью
К особе государя драгоценной
Трагедия, чем эта. Посудите.

Вы говорите, автор обеляет
Убийство государя. Быть не может!
С достойным восхищенья благородством
Он отвращает шпагу претендента
От тела королевского. И если
Земная жизнь в итоге государя
Пред зрителем кончается на сцене,
То не от дерзостной руки мужлана
И не оружьем острым принца крови,
Но сам монарх, своей державной волей
Вступает в вечность. Сопричтён к бессмертным! -
Взывает автор за Веспасианом;
А вы его сослать хотите в Нерчинск.

Пойдёмте далее. Покорности народа
Я восхищалась в протяженье действа.
Мятеж, рыданья дамы, привиденья -
Ничто его не распаляет сердца,
На бунт не сподвигает, да и вовсе
Народа в пьесе нет. Во всяком разе
Живого - привидения оставим.
Что может быть прекраснее картины,
Народа, что не видим, не заметен
Всё трудится на пашнях и заводах
И обеспечивает чистому сословью
Обед, вино, мундир и развлеченья.

На свиту и сановников вы также
Возводите напрасные наветы.
Мол, трусы и предатели, вчера лишь
Служили одному, а нынче утром -
Другому. Но, по правде, доблесть
В пороки записать вы поспешили.
Придворный служит не лицу, а званью:
Пускай монарх простился с жизнью, на подходе
Уже другой. Ему и должно
Служить, как прежнему служил сановник.
Король скончался - здравствует король.

Ну, что ещё? Пожалуй, не осталось
Упрёков ваших, что не обернулись б
Своей изнанкой. Доблестию полны
Герои пьесы, доблестны актёры,
Да и писака-сочинитель тоже
Куда ни шло поклонник государев.

ЦЕНЗОР:

Как мудро вы, богиня, разъяснили!
Переменяю мненье и сейчас же
Пойду за контрамарками семейству
И сослуживцам.

Также разрешите
Почтение бессмертным олимпийцам
Мне выразить от имени печати
И театральных постановок комитета.
Перед Афиной мы благоговеем,
Богов не вводим новых, Аполлона,
Аида, Зевса, Диониса, Посейдона,
Как сын отца, мы грудью защищаем
От гнусных посягательств атеистов
И воскуряем фимиам и мирру
У идолов в лампадах. Духам мёртвых
Приносим жертвы, и кулич пасхальный
Печём для Афродиты и для Геры.

МУЗА:

За то хвалю. Я доложу о вас
Владыке Зевсу, он внесёт в стоп-список
Означенного членов комитета
На тему пораженья молнией.
Прощайте!

МУЗА и ЦЕНЗОР уходят.