1. В числе своих предков Милонов называл Милона Кротонского. Он будто бы основал род Милоновых, дав им своё имя. И действительно, Милонов, или Μιλωνίδης, означает "потомок Милона". Таким образом, по отцу он был греком, дед же по матери был херуском, получившим за какие-то заслуги гражданство.

2. Милонов родился в Петрополитании в десятое консульство божественного Леонида. Рождению его предшествовали следующие знамения. Один египтянин всегда возил с собой павиана, считая, как это принято у его народа, павианов священными животными. Приехав по делам в Петрополитанию, он проходил мимо дома отца Милонова, как павиан вдруг набросился на него и поступил с ним, как с женщиной. Затем павиан направился в храм понтификов, сорвал со служителя жреческое облачение и с удивительной для обезьяны ловкостью сам принёс жертву. В тот же день по всей стране наблюдались пары животных разных пород, спаривавшихся друг с другом: конь со свиньёй, кот с мышью, - и осквернения алтарей понтификов.

3. Уже в детстве сполна проявилась его порочность. Презрев учение, он целые дни проводил возле каких-то луж, отлавливая лягушек и надувая их через задний проход до состояния шара. Со временем он принялся надувать и других животных, так что однажды надул через задний проход собаку. Видя, что сил его всё же недостаточно для крупных животных, он раздобыл где-то кузнечные мехи и надувал уже даже ослиц и ослов. Лицо его, и без того безобразное, покрывалось при этом пятнами, а глаза делались влажными от гнуснейшего наслаждения.

На фото: Милонов распутничает со львом. Античная фреска.

4. В детстве же он приучился лгать. Видя, что занятия его вызывают порицание старших, он стал выдумывать всякие оправдания, стараясь придать им вид не только невинный, но даже благочестивый. Надувание животных он объяснял наказанием за склонность к греческому разврату. Он будто бы наблюдал, как спариваются животные, и если видел, что кто-то из них пытался спариваться с особью своего пола, подвергал его наказанию. Тогда уже он выучился лицемерию!

5. Далее распущенность его лишь возрастала. Оставив на некоторое время зверей, он переключился сначала на женщин, а затем, когда они ему прискучили, на мальчиков и даже на взрослых мужчин, используя теперь уже не мехи, а собственные части. Не брезговал он также стариками и старухами, а потом снова вернулся к животным. Не только родители скрывали от него своих детей обоего пола, но и хозяева прятали собак и скотину, опасаясь, как бы он не надругался над ними.

6. Видя, что ненависть к нему достигла пределов, он вновь выдумал обмануть всех показным благочестием. Он даже хотел вступить в коллегию, чтобы приносить жертвы от имени народа, как тот павиан, о котором я говорил вначале. Понтифики, однако, не решились его принять, хотя и были устрашены его обещанием растлить их всех до единого. Обещал он им также крупную взятку, но и эту они не приняли, не столько, как говорят, из добродетели, сколько из опасения нарушить установления коллегии. Им ведь запрещено принимать в коллегию тех, у кого, как говорят греки, повреждён ἀφεδρών. Впрочем, его допустили до прислуживания при жертвоприношениях.

7. По ночам он ходил по городу и рисовал на стенах непристойные знаки. Однажды он даже нарисовал огромный пенис мосту в центре города, а на следующее утро похвалялся этим перед своими товарищами по распутству. Другие же говорят, что это дело рук Воинов. Больше об этих Воинах ничего не известно.

8. Каким-то образом ему удалось попасть в сенат Петрополитании и заняться общественными делами. Говорят, причиной этого был общий упадок нравов. Ведь к тому времени в магистратах едва ли оставался хоть один человек не то чтобы добродетельный, но хотя бы незамеченный в распутстве и казнокрадстве. Разница была лишь в том, что одни предпочитали распутство казнокрадству, а другие - казнокрадство распутству.

9. Наконец, ему стало мало не только людей, но и животных, и он взялся за статуи. Рабы его по ночам бродили по городу, выискивая статуи, которые он затем натирал маслом и просверливал в них отверстия, чтобы иметь возможность предаваться гнуснейшим наслаждениям. Велел он также разогревать их над огнём, а летом выставлял по утру на солнце, чтобы к вечеру, когда похоть его достигала предела, они становились тёплыми и более походили на живую плоть. Сам он воровство статуй объяснял заботой о юношестве. Видя обнажёнными части, которые обычно скрывают, юноши будто бы теряют скромность и начинают предаваться любовным наслаждениям друг с другом. Поэтому-то он велел собирать и уносить статуи себе в дом, чтобы если они кого и соблазняли, то только его.

10. Ночью и днём это были как будто два разных человека. Едва смыв скверну после очередной ночи разврата, утром он отправлялся в сенат, где вносил предложения против тех, с кем только что делил ложе. Более всего нападал он на любителей мальчиков, хотя по общему мнению сам он в похоти предпочитал именно мальчиков и даже, как я уже говорил, мужчин и стариков. Выступал он также против варваров, но не всех, а лишь тех, кто не был покорен Августам. Перед кикенами же, которые считались друзьями божественного Владимира, он, напротив, вёл себя подобострастно, как если бы они были его господами, а он рабом. Он даже выдумал назвать один из мостов в Петрополитании в честь какого-то знатного кикена. Другие приписывают это наместнику Петрополитании, Милонов же лишь поддержал предложение о названии моста в сенате.

11. Есть и те, кто считают его распущенность мнимной. Ею он будто бы прикрывал свою любовь к казнокрадству. Люди же, видя только то, что он нарочито им демонстрировал, не обращали внимания на хищения.

12. По мере того, как от распутств и приближающейся старости орудие его становилось всё более вялым, он перешёл к женоподобному разврату. Желая понять, что чувствует женщина, он выдумал такое, о чём постыдно даже слушать и говорить, не то что делать. Бороду он сбрил, волосы, хотя они и были уже чрезвычайно редки и едва закрывали плешь, отпустил до плеч, переоделся в женское платье и, наконец, обратился к какому-то лекарю из задунайских варваров, чтобы тот сделал ему женскую грудь. Но даже тогда он не перестал появляться в сенате, по своему обычаю заклеймляя любителей мальчиков, а теперь ещё и обращающихся в женщин.

13. Умер он от вшивой болезни, подобно Корнелию Сулле. Тело его было покрыто язвами, полными вшей, которых рабы не успевали удалять. Эта схожесть с великим человеком так льстило его самолюбию, что он, казалось, был рад собственной смерти. Покрытый с ног до головы копошащимися вшами, он лежал в ванне и кричал, так что его было слышно на соседних улицах:

Я как Корнелий! Я как Сулла! Слава болезни триумфаторов!

Среди таких криков и застала его смерть. По другим сведениям, он был задушен рабами, уставшими от его криков, раздававшихся день и ночь.

14. Голова его была непропорционально мала и вообще внешне он был омерзителен. Лицом он напоминал не человека, а зверя или, скорее, какую-то птицу из-за широкого рта и узко посаженных глаз. Из глаз его из-за постоянного разврата не переставая сочился гной. Желая хоть как-то скрыть свой недостаток, он отрастил бороду, но сделал тем только хуже. Глаза его были маленькие и как будто постоянно чего-то искали. Так же и руки его не знали покоя, ощупывая стены, столы, ложа, кубки и другие предметы, но чаще всего самого себя.

15. Зачем-то он хотел подражать лакедемонянам. Пропустив всё действительно лучшее, как скромность в речах, мудрость государственного устройства или физические упражнения, он зацепился за мелочь, решив, что именно она сделает его лакедемонянином. Где-то он прочитал, что лакедемоняне перед битвой расчёсывали и завивали волосы и бороды, готовясь к смерти как к празднику.

16. Ходил он всегда в лавровом венке, вечно пьяный, в тоге, неприличнейшим образом раскрытой на тех частях, которые даже греки оголяют только в палестре. Рассказывают, что если иногда он и запахивал их краем тоги, то лишь для того, чтобы с внезапностью распахнуть перед каким-нибудь мальчиком, неосмотрительно оказавшимся поблизости.

17. Женат он был единожды. Рассказывают, что и семья его, внешне добродетельная, на деле была гнездом потаённого разврата. Жена его будто бы была на самом деле мужчиной, которого он одевал в женское платье, а по ночам спал с ним, как с женщиной. Да и дети его были не то усыновлены, не то вовсе не дети, а карлики, которых он выписал из-за лимеса, чтобы делить с ними ложе.

18. Прозвания его были Распутник и Рыжебородый. Распутником его нарекли сограждане, Рыжебородым он назвал себя сам, кичась общим когноменом с Нероном Августом, которому он подражал. Впрочем, его борода и вправду напоминала по цвету медь или бронзу.

19. О Милонове до нас дошли следующие строчки:

Знатный Милонов распутник - город он раком поставил.
Где бы таких поискать, кто б раком поставил его?