В квартире Педорьяна резко зазвенел будильник, и немедленно ему вторили будильники соседей справа, слева, сверху и снизу, многократно усиливая звук. Педорьян вскочил с кровати, как ошпаренный. Стены в жилых домах рядовых граждан Улюлюйска изготавливались из папье-маше, а служащие среднего звена, к которым относился Педорьян, могли себе позволить стены из ДСП, что было немногим лучше. Бодрые розовощёкие агенты по продаже недвижимости утверждали, что это очень удобно в плане безопасности. Любое убийство, любое ограбление или, хуже того, антигосударственная деятельность были в таких домах попросту невозможными. Педорьян тяжело вздохнул. Иногда его охватывало желание поселиться где-нибудь в глуши, где нет будильников, полицейских сирен, электробритвы и марша «Улюлюкающий Улюлюйск», но он старательно всякий раз гнал крамольные мысли.
Из кухни доносился запах жжёной резины — это означало, что жена Педорьяна была уже на ногах и готовила свою фирменную яичницу. Педорьян обречённо оделся и прошел в пищеблок. Вид жены, как обычно, вселил в него уныние. Он часто задавался вопросом, кто эта женщина и что она делает с ним рядом, но ответа в голове у него не было, а спрашивать у кого-нибудь другого было бесполезно, потому что кроме речей о партии, миролюбивой внешней политике Улюлюйска и зловещем Ербохомохле ни от кого ничего добиться было нельзя.
На фото: плакат в кабинете товарища Драконова
Съев яичницу, Педорьян с огорчением убедился, что она походит на жжёную резину не только запахом, но и вкусом и последствиями для организма. День решительно не задался с самого начала. Педорьян выпал на улицу и побрёл на работу, прислушиваясь к ощущениям внутри себя. Желудок мужественно пытался переварить попавшую в него полимерную композицию. Педорьян искренне желал ему успеха. Больше он всё равно ничем помочь не мог.
Ровно в 25 минут восьмого Педорьян был на работе. Он служил в ведомстве по подсчету ворон (в дневное время) и овец (в ночное время). Работа была несложная, но Педорьян не любил трудиться в дневную смену, потому что возникало слишком много свободного времени, и, пользуясь этим, в его голову вновь пробирались изгнанные было утром мысли. Они потерянно бродили внутри черепа, стукаясь о стенки, производя ровный монотонный шум и наводя на Педорьяна тоску. В такие моменты Педорьян думал, что его работа не имеет никакого смысла, что в правительстве одни воры, и, самое страшное, он думал, что в Ербохомохле, пожалуй, живётся не хуже. От этих мыслей ему становилось совсем плохо, но тут, как бы чувствуя его состояние, из малоприметной двери рядом с кабинетом начальника отдела появлялся товарищ Драконов. Он залихватски подмигивал Педорьяну, становился посреди рабочего помещения и сильным, хорошо поставленным голосом рассказывал о мудрой политике партии, о коварных планах Ербохомохля и о той невидимой борьбе, которая каждую секунду происходит в сердцах людей: между тьмой и светом, добром и злом, порядком и хаосом, Улюлюйском и Ербохомохлем. Товарищ Драконов говорил и о нём, о Педорьяне, о таких же, как он, простых улюлюйских тружениках, силами которых и ради которых и существует первое в мире государство улюлюйцев, о тех трудовых свершениях, которые ежедневно прославляют родной край. Иногда он говорил о достижениях улюлюйской науки, а иногда — о вреде мыслей. И от проникновенных слов товарища Драконова Педорьяну становилось легко и хорошо. «Ничто! — думал он. — Пустое! Выстоим!.. Победим!.. Догоним!..» А товарищ Драконов снова подмигивал Педорьяну и вновь скрывался за своей дверкой.
Однажды Педорьяна вызвали в кабинет к товарищу Драконову. Помимо самого товарища там присутствовали двое хмурых усатых мужчин, которые деловито и без всяких предисловий расстреляли Педорьяна, а его тело сожгли в печке-буржуйке, находившейся там же. Ибо из квартального отчета товарища Драконова следовало, что Педорьян слишком уж подвержен греху уныния.