Скоро зима - страшное, тёмное время. Засыпет снегом поля и крыши, зальёт тоской сердце и душу. Да-да, сердце и душу! Не будет сил подняться из кресла, я уставлюсь в одну точку на старых обоях и буду смотреть на неё, пока точка не развернётся в пространство. Да-да, в пространство! Как экран телевизора, вырастет точка в небольшую, чтобы хватало глаз, бездну. Я загляну в неё и не смогу оторваться.

Я увижу детство, старое, выцветшее, нечёткое, непонятное. Было или не было? Кажется было, хотя в точности не уверен. В точности никогда нельзя быть уверенным, абсолютная точность - абсолютный подгон. Да-да, абсолютный подгон!

Пруд. Кажется, пруд. Может быть, возле школы. А был ли там пруд? Может и был. Вокруг будет выть ветер и заметать сердце и душу снегом, а значит, не всё ли равно, был пруд или не был, возле школы или не возле школы. Всё, что было - было, и всё, чего не было - не было.

Пруд покрыт льдом, а лёд покрыт снегом. Лёд уже толстый, по нему можно ходить, не боясь провалиться, не боясь потрескиваний. Я становлюсь на лёд и иду. Тринадцать шагов вперёд, тринадцать шагов налево. Вот я на месте. Я становлюсь на коленки, старой рвущейся варежкой разметаю снег. Снег налипает на варежку, она промокает, пропускает холод и влагу к нежным человеческим пальцам. Но я продолжаю мести. Вот снег сметён. Я снимаю варежку и голой рукой начинаю медленно водить по расчищенному участку льда. Мне важно, чтобы поверхность его стала ровной, чтобы лёд стал прозрачным.

Я наклоняюсь к самому льду и гляжу вниз, в пруд, в воду. Я начинаю различать их. Их. Они смотрят на меня белыми немигающими глазами на белых слегка подрагивающих лицах, под белыми, слегка подрагивающими веками. На их лицах написано любопытство, на их веках написана любознательность. Я смотрю на них, они смотрят на меня. Они протягивают свои длинные тонкие руки, елозят ими по другой, нижней стороне льда. Я вожу рукой по своей, верхней. Я здесь - а они там.

В тридцати шагах от меня сидит рыбак. Я подхожу к нему, спрашиваю про тех, кто живёт подо льдом. "Кто живёт подо льдом?" - спрашиваю я его. "Никто не живёт. Окуни, караси, черви", - отвечает он мне. Я прошу его дать мне пешню, я хочу пробить путь для тех, кто живёт подо льдом. Я хочу, чтобы они выбрались оттуда наверх, наружу.

Мы идём с рыбаком туда, где я голой рукой оттаял окно в нижний мир, в мир холодной воды. Мы вдвоём смотрим под лёд. Мы различаем их. Лицо рыбака изменяется. Его губы становятся неровными, его рот искривляется, он что-то кричит, машет руками. Он боится. Он бросает пешню, он бросает рыбацкие принадлежности, он бежит прочь, позабыв всё.

Я провожаю глазами бегущего рыбака и снова смотрю вниз, под лёд. Они там. Я показываю им рукой в сторону лунки, оставшейся от рыбака. Мы идём к лунке - я сверху, они плывут снизу. Я пристально гляжу на лунку, на разбросанные, оставленные рыбаком вещи. Сажусь на его раскладной стул, беру в руки его перочинный нож. Я жду. Я прислушиваюсь и слышу лёгкий, едва заметный всплеск. Из лунки медленно, осторожно высовывается тонкая колышущаяся рука с длинными беспокойными пальцами.