1. Павленский, о котором я начинаю рассказывать, сам себя называл художником, но все писавшие о нём согласны, что он был скорее философ, чем художник. И действительно, никто не может назвать хотя бы одной картины или статуи, которой коснулись бы его кисть или резец. Говорят, что он и вовсе не умел рисовать, а когда его всё-таки уговорили написать какую-то картину, то она была так ужасна, что птицы, увидев её, падали замертво.

2. О происхождении его толком ничего не известно. Одни говорят, что его отец был вольноотпущенником и держал таверну в Петрополе, другие - что он был знатного рода и даже приходился племянником божественному Владимиру. Поэтому-то все его деяния так легко сходили ему с рук. Простолюдины и всадники, не столь приближенные к Августам, и за меньшее ведь попадали в проскрипции.

3. Знамения, предшествовавшие его рождению, были следующие. Бык, которого отец Павленского вёл к алтарю, вдруг сам себе проткнул рогом сердце. Женщины, работавшие в поле в отдалённной провинции, вдруг разом лишились пальцев, после чего солнце засияло, как в полдень, хотя был уже вечер. Наместник этой провинции отправил посланника в Дельфы, чтобы узнать, что означает это предзнаменование. Оракул ответил, что в этот день родился ребёнок, слава которого будет возрастать по мере того, как он будет терять свои члены. Были и другие знамения того же рода, которые я не буду перечислять, чтобы не утомлять читателя.

На фото: Павленский с зашитым ртом. Античный бюст, бронза.

4. Уже в молодости он поражал всех своим мрачным видом и склонностью к философию. Никто не видел его ни смеющимся, ни даже улыбающимся. Когда его спрашивали, в чём причина, он отвечал:

Не время улыбаться, когда Отечество несвободно.

В это время божественный Владимир добился верховной власти и принялся отбирать свободу, которую и так уже оставалось немного. Другие, впрочем, приписывают это высказывание Васе Ложкину, художнику. Этот Ложкин будто бы даже написал картину, довольно искусную, с подписью в её нижней части по-гречески: "Не время улыбаться".

5. Достигнув совершеннолетия, он стал слушать философов, но спустя несколько лет оставил это занятие, преисполнившись к современным ему философам великим презрением. По его словам, древние философы учили добродетели прежде всего своим примерам, современные же способны только к пустым рассуждениям, и слово их расходится с делом. Более всего он ценили киников и особенно Диогена, который был основателем этой школы. Превозносил он также Кратета с Гиппархией, о чём я скажу в своём месте, и Пифагора. Последнего - за то, что своим учеников он учил прежде всего слушать, принуждая по несколько лет к молчанию, и лишь затем говорить. Вообще же он предпочитал моральную часть философии, или ἠθικόν, как говорят греки, физике и логике.

6. Около этого времени он перебрался в Город. Тогда же случилось восстание всадников, окончательно утвердившее Павленского в его намерениях. Многие оказались смелы в речах, но немногие - в действиях. Видя такое повреждение нравов и желая увлечь колеблющихся своим примером, он выдумал вот что. Придя однажды к казармам преторианцев, он разжёг огромный костёр у самых ворот, угрожая сжечь казармы вместе со всеми, кто там находился. Целую ночь он так в одиночку удерживал целое войско, ожидая, что к нему присоединятся сограждане. Когда же никто не осмелился выйти ему на помощь, он потушил костёр и отправился восвояси. Преторианцы же были так устрашены смелостью этого человека, что не решились его преследовать.

7. Спустя некоторое время началось восстание в Скифии. Прознав об этом, Павленский выстроил среди города стену и снова разжёг огни, призывая граждан присоединиться к нему и, по примеру скифов, освободиться от власти Цезарей. Но и в этом ему не было удачи. Тогда-то, раздосадованный постыдной трусостью тех, с кем ему приходилось делить Отечество, он решил в первый раз прибегнуть к членовредительству. Изготовив из тёрна нечто вроде плаща и придя так на форум, он принялся кататься в нём на земле, причиняя себе невыносимые страдания. Не прибегая к словам, он этим хотел пристыдить квиритов. Ведь он обливался кровью по доброй воле и как будто без всякой цели, в то время как те не готовы были пожертвовать малым во имя сладчайшей цели - свободы.

8. И далее он не раз прибегал к этому средству, обучая сограждан добродетели. Один раз он выбежал на площадь совершенно нагой и ножом отрезал себе оба уха. Другой раз - зашил себе рот, давая этим понять, что он и в немоте своей более убедителен, чем они со всем своим красноречием, сколь искусным, столь же и бесполезным. Наконец, видя, что они не внимают и по-прежнему остаются праздны, в то время как рабство становится всё более тяжким, он публично оскопил себя посреди форума, а отрезанные части бросил в повозку божественного Владимира, как раз проезжавшего неподалёку. В древности, когда добродетель ещё господствовала в Городе, никто не смел передвигаться внутри стен в повозке, кроме весталок и триумфаторов во время триумфа. Сейчас же повреждение нравов дошло до того, что если бы не Павленский, никто бы и не заметил нарушения отеческих устоев.

9. О смерти его ясности нет так же, как и о его рождении. Одни говорят, что он, отрезая себе член за членом, наконец, изрубил себя на куски. Другие утверждают, что, отрубив себе обе руки, он уже вряд ли мог бы дорубить всё остальное. Поэтому-то сначала он отрезал себе члены сам, а под конце это делал особо доверенный раб. Раб этот за свои услуги по его завещанию получил свободу. Был он гораздо старше Павленского и звали его будто бы Гельман. Наконец, третьи не соглашаются ни с первыми, ни со вторыми. По их словам, Павленский со временем потерял вкус к отрезанию членов и даже какими-то мазями восстановил прежде отрезанные. Эти мази он получил непосредственно от Эскулапа, явившегося ему во сне и указавшего место, где зарыты сосуды с чудодейственным снадобьем.

10. Роста он был высокого, телосложения щуплого. Одет он был всегда в грубый плащ, а иногда и вовсе ходил голым, утверждая:

Что естественно, то не безобразно.

Как я говорил, уже в юности он был чрезвычайно мрачен, а со временем стал внушать ужас. Этому способствовали и многочисленные шрамы, оставленные прежними членовредительствами, и язвы от сделанных в последнее время. Пищу он принимал самую простую и вообще ни в чём не терпел излишества, считая это несовместимым с кинической философией.

11. Мать долго уговаривала его жениться, опасаясь остаться без внуков. Он же долго отказывался, пока, наконец, не сделал своей женой какую-то гетеру. Ей он позволял по-прежнему заниматься своим промыслом и иметь любовников, считая этот позор высшим проявлением свободы. Он будто бы даже ложился с ней посреди площади, предаваясь утехам на виду у всякого рода зевак. Когда же отцы семейств упрекали его в развращённости, он указывал им на Кратета и Гиппархию, знаменитых киников, которым он и подражает. Были у него от этой гетеры двое детей, впрочем, его ли это были дети не знал и он сам.

12. О Павленском довольно.